Неточные совпадения
"
Была в то время, — так начинает он свое повествование, —
в одном из городских
храмов картина, изображавшая мучения грешников
в присутствии врага рода человеческого.
Под двумя из них видна
была беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью: «
Храм уединенного размышления»; пониже пруд, покрытый зеленью, что, впрочем, не
в диковинку
в аглицких садах русских помещиков.
Вы слышали от отцов и дедов,
в какой чести у всех
была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города
были пышные, и
храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки.
«А что, если всем этим прославленным безумцам не чужд геростратизм? — задумался он. — Может
быть, многие разрушают
храмы только для того, чтоб на развалинах их утвердить свое имя? Конечно,
есть и разрушающие
храмы для того, чтоб — как Христос —
в три дня создать его. Но — не создают».
Он бы написал Рафаэлеву Мадонну
в эти минуты счастья, если б она не
была уже написана, изваял бы Милосскую Венеру, Аполлона Бельведерского, создал бы снова
храм Петра!
Она столько вносила перемены с собой, что с ее приходом как будто падал другой свет на предметы; простая комната превращалась
в какой-то
храм, и Вера, как бы ни запрятывалась
в угол, всегда
была на первом плане, точно поставленная на пьедестал и освещенная огнями или лунным светом.
Осталось за мной. Я тотчас же вынул деньги, заплатил, схватил альбом и ушел
в угол комнаты; там вынул его из футляра и лихорадочно, наскоро, стал разглядывать: не считая футляра, это
была самая дрянная вещь
в мире — альбомчик
в размер листа почтовой бумаги малого формата, тоненький, с золотым истершимся обрезом, точь-в-точь такой, как заводились
в старину у только что вышедших из института девиц. Тушью и красками нарисованы
были храмы на горе, амуры, пруд с плавающими лебедями;
были стишки...
Я тотчас узнал эту гостью, как только она вошла: это
была мама, хотя с того времени, как она меня причащала
в деревенском
храме и голубок пролетел через купол, я не видал уж ее ни разу.
Не думайте, чтобы
храм был в самом деле
храм, по нашим понятиям,
в архитектурном отношении что-нибудь господствующее не только над окрестностью, но и над домами, — нет, это, по-нашему, изба, побольше других, с несколько возвышенною кровлею, или какая-нибудь посеревшая от времени большая беседка
в старом заглохшем саду. Немудрено, что Кемпфер насчитал такое множество
храмов: по высотам их действительно много; но их, без трубы...
От нечего делать я развлекал себя мыслью, что увижу наконец, после двухлетних странствий, первый русский, хотя и провинциальный, город. Но и то не совсем русский, хотя
в нем и русские
храмы, русские домы, русские чиновники и купцы, но зато как голо все! Где это видано на Руси, чтоб не
было ни одного садика и палисадника, чтоб зелень, если не яблонь и груш, так хоть берез и акаций, не осеняла домов и заборов? А этот узкоглазый, плосконосый народ разве русский? Когда я ехал по дороге к городу, мне
Мы быстро двигались вперед мимо знакомых уже прекрасных бухт, холмов, скал, лесков. Я занялся тем же, чем и
в первый раз, то
есть мысленно уставлял все эти пригорки и рощи
храмами, дачами, беседками и статуями, а воды залива — пароходами и чащей мачт; берега населял европейцами: мне уж виделись дорожки парка, скачущие амазонки; а ближе к городу снились фактории, русская, американская, английская…
От греха же и от диавола не только
в миру, но и во
храме не убережешься, а стало
быть, и нечего греху потакать».
Когда же церковь хоронила тело его, уже чтя его как святого, то вдруг при возгласе диакона: «Оглашенные, изыдите!» — гроб с лежащим
в нем телом мученика сорвался с места и
был извергнут из
храма, и так до трех раз.
Повела матушка меня одного (не помню, где
был тогда брат) во
храм Господень,
в Страстную неделю
в понедельник к обедне.
На другой картине два старика
ели арбуз; из-за арбуза виднелся
в отдалении греческий портик с надписью: «
Храм Удовлетворенья».
Кругом высились горы с причудливыми гребнями и утесы, похожие на человеческие фигуры, которым кто-то как будто приказал охранять сопки. Другие скалы походили на животных, птиц или просто казались длинной колоннадой. Утесы, выходящие
в долину, увешанные гирляндами ползучих растений, листва которых приняла уже осеннюю окраску,
были похожи на портики
храмов, развалины замков и т.д.
Тысячи статуй
в этих
храмах и повсюду
в городе, — статуи, из которых одной
было бы довольно, чтобы сделать музей, где стояла бы она, первым музеем целого мира.
Началась обедня, домашние певчие
пели на крылосе, Кирила Петрович сам подтягивал, молился, не смотря ни направо, ни налево, и с гордым смирением поклонился
в землю, когда дьякон громогласно упомянул и о зиждителе
храма сего.
Можно ли
было найти лучше место для
храма в память 1812 года как дальнейшую точку, до которой достигнул неприятель?
Самое построение
храмов было всегда так полно мистических обрядов, иносказаний, таинственных посвящений, что средневековые строители считали себя чем-то особенным, каким-то духовенством, преемниками строителей Соломонова
храма и составляли между собой тайные артели каменщиков, перешедшие впоследствии
в масонство.
Второе дело
было перед моими глазами. Витберг скупал именья для
храма. Его мысль состояла
в том, чтоб помещичьи крестьяне, купленные с землею для
храма, обязывались выставлять известное число работников — этим способом они приобретали полную волю себе
в деревне. Забавно, что наши сенаторы-помещики находили
в этой мере какое-то невольничество!
В стенах
храма,
в его сводах и колоннах,
в его портале и фасаде,
в его фундаменте и куполе должно
быть отпечатлено божество, обитающее
в нем, так, как извивы мозга отпечатлеваются на костяном черепе.
Витберг купил для работ рощу у купца Лобанова; прежде чем началась рубка, Витберг увидел другую рощу, тоже Лобанова, ближе к реке, и предложил ему променять проданную для
храма на эту. Купец согласился. Роща
была вырублена, лес сплавлен. Впоследствии занадобилась другая роща, и Витберг снова купил первую. Вот знаменитое обвинение
в двойной покупке одной и той же рощи. Бедный Лобанов
был посажен
в острог за это дело и умер там.
Над ним, венчая его, оканчивая и заключая,
был третий
храм в виде ротонды. Этот
храм, ярко освещенный,
был храм духа невозмущаемого покоя, вечности, выражавшейся кольцеобразным его планом. Тут не
было ни образов, ни изваяний, только снаружи он
был окружен венком архангелов и накрыт колоссальным куполом.
Сцена эта может показаться очень натянутой, очень театральной, а между тем через двадцать шесть лег я тронут до слез, вспоминая ее, она
была свято искренна, это доказала вся жизнь наша. Но, видно, одинакая судьба поражает все обеты, данные на этом месте; Александр
был тоже искренен, положивши первый камень
храма, который, как Иосиф II сказал, и притом ошибочно, при закладке какого-то города
в Новороссии, — сделался последним.
Храм этот
был освещен лампами
в этрурийских высоких канделябрах, дневной свет скудно падал
в него из второго
храма, проходя сквозь прозрачный образ рождества.
Удивительный человек, он всю жизнь работал над своим проектом. Десять лет подсудимости он занимался только им; гонимый бедностью и нуждой
в ссылке, он всякий день посвящал несколько часов своему
храму. Он жил
в нем, он не верил, что его не
будут строить: воспоминания, утешения, слава — все
было в этом портфеле артиста.
Но это еще мало, надобно
было самую гору превратить
в нижнюю часть
храма, поле до реки обнять колоннадой и на этой базе, построенной с трех сторон самой природой, поставить второй и третий
храмы, представлявшие удивительное единство.
В тот же день проект
был утвержден и Витберг назначен строителем
храма и директором комиссии о постройке. Александр не знал, что вместе с лавровым венком он надевает и терновый на голову артиста.
Проект
был гениален, страшен, безумен — оттого-то Александр его выбрал, оттого-то его и следовало исполнить. Говорят, что гора не могла вынести этого
храма. Я не верю этому. Особенно если мы вспомним все новые средства инженеров
в Америке и Англии, эти туннели
в восемь минут езды, цепные мосты и проч.
Отец задумывался. «Словно вихрем все унесло! — мелькало у него
в голове. — Спят дорогие покойники на погосте под сению
храма, ими воздвигнутого, даже памятников настоящих над могилами их не поставлено. Пройдет еще годков десять — и те крохотненькие пирамидки из кирпича, которые с самого начала
были наскоро сложены, разрушатся сами собой. Только Спас Милостивый и
будет охранять обнаженные могильные насыпи».
С помощью этой немудрой французской фразы ловкий протопоп успел устроить свою карьеру и прославить
храм,
в котором
был настоятелем.
Он требует, чтоб мужичок выходил на барщину
в чистой рубашке, чтоб дома у него
было все как следует, и хлеба доставало до нового, чтоб и рабочий скот, и инструмент
были исправные, чтоб он, по крайней мере, через каждые две недели посещал
храм Божий (приход за четыре версты) и смотрел бы весело.
Красота развалин не
есть красота прошлого, это красота настоящего,
в прошлом развалин не
было, это
были недавно построенные замки, дворцы,
храмы и акведуки со всеми свойствами новизны.
Всем магазином командовал управляющий Сергей Кириллович, сам же Елисеев приезжал
в Москву только на один день: он
был занят устройством такого же
храма Бахуса
в Петербурге, на Невском, где
был его главный, еще отцовский магазин.
Но здесь ей надели повязку для того, должно
быть, чтобы она не видела роскоши соседнего
храма Бахуса, поклонники которого оттуда время от времени поднимались волей рока
в храм Фемиды.
Л. Н. Толстой, посещавший клуб
в период шестидесятых годов, назвал его
в «Анне Карениной» — «
храм праздности». Он тоже вспоминает «говорильню», но уже не ту, что
была в пушкинские времена.
Строились
храмы и Фемиде, долженствовавшей взвешивать грехи поклонников Бахуса. Она изображалась
в храмах всего мира с повязкой на глазах. Так
было в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Калькутте, Тамбове и Можайске.
С самого начала судебной реформы
в кремлевском
храме правосудия, здании судебных установлений, со дня введения судебной реформы
в 1864–1866 годы стояла она. Статуя такая, как и подобает ей
быть во всем мире: весы, меч карающий и толстенные томы законов. Одного только не оказалось у богини, самого главного атрибута — повязки на глазах.
Так
был описан
в одной из ненапечатанных «Поэм о Москве» этот
храм обжорства...
Кроме того, он
был ярый обруситель, воевавший с «римскими» крестами на раздорожьях, с «неправославными» иконами
в убогих
храмах, с крещением посредством обливания и с католическими именами, которые
в простоте сердечной давало детям «ополяченное» волынское духовенство.
Было что-то особенно приветливое
в этом беленьком
храме с его небольшими звонкими колоколами и звуками органа, вырывавшимися из-за цветных стекол и носившимися над могилами.
С ним хорошо
было молчать — сидеть у окна, тесно прижавшись к нему, и молчать целый час, глядя, как
в красном вечернем небе вокруг золотых луковиц Успенского
храма вьются-мечутся черные галки, взмывают высоко вверх, падают вниз и, вдруг покрыв угасающее небо черною сетью, исчезают куда-то, оставив за собою пустоту.
Дед водил меня
в церковь: по субботам — ко всенощной, по праздникам — к поздней обедне. Я и во
храме разделял, когда какому богу молятся: всё, что читают священник и дьячок, — это дедову богу, а певчие
поют всегда бабушкину.
Во имя мистической покорности воздвигали люди средневековья готические
храмы, устремленные ввысь, шли
в крестовый поход освобождать Гроб Господень,
пели песни и писали философские трактаты, создавали чудесный, полный красоты культ, любили прекрасную даму.
Великая всенародная культура
есть прежде всего великий всенародный культ, всенародный
храм,
в котором и из которого все творится.
и пр.; изображается закон
в виде божества во
храме, коего стражи
суть истина и правосудие.
Мы желаем показать, что
в отношении российской словесности тот, кто путь ко
храму славы проложил,
есть первый виновник
в приобретении славы, хотя бы он войти во
храм не мог.
Казалось, народ мою грусть разделял,
Молясь молчаливо и строго,
И голос священника скорбью звучал,
Прося об изгнанниках бога…
Убогий,
в пустыне затерянный
храм!
В нем плакать мне
было не стыдно,
Участье страдальцев, молящихся там,
Убитой душе необидно…
Царь якобы заботился об интересах русских богомольцев, не имевших возможности поклоняться святыням
в Иерусалиме вследствие того, что ключи от
храма были не
в руках царских чиновников.